Мне она пробурчала, так кокетливо: «Ты меня забудешь» -«Никогда!».
Ей местные бабы не простили, что она копила всю жизнь, работая на фабрике в Муроме, и купила в родной деревне дом под железной крышей, и завезла туда новую мебель, стулья, шкаф, сервант и диван (стояла много лет в очереди у себя на фабрике). Хотя сама жила на кухне, спала на коечке. Ела яйцо в день. С хлебом и с молоком козиным.
Окся была очень набожная, но советская власть развалила церкви у нас и в соседнем селе. И жители разнесли все по кирпичику. Окся сама пела молитвочки свои.
Я была в деревне чужая. Непьющая, сама работящая, не барыня. Барина нашего бабы уважали, сына поэта Заболоцкого, он нанимал соседок на прополку и всегда ходил во всем богатом и в кепи, даже за водой к колодцу.
А я -в майке и в длинной грубой юбке. Хиппи.
Купила, из Москвы явившись, дом, вскопала огород, посеяла все, все пропалывала, засадила картофельное поле, потом сама сшила занавески, а то деревня зырила мне в окна, потом мы с Наташкой обклеили обоями светлицу (большую комнату) и кухню.Я сама оббила свои две дымящие печки, замазала их глиной, найденной на дороге (по указанию этой моей подружки, старенькой Окси, «бери вон там»), по ее же наводке нашла в обрушенном клубе известку и побелила печки, а потом на них нарисовала гжельских петушков синей акварелью.
Окся посмотрела, сказала «Дюже гоже».
Но у меня завелась вражья сила, Валька, любовница лесника. Важного человека. Она сказала, что заберет у меня дрова, как двоюродная хозяев. Так как я покупала дом без дров. Это мне передала старуха Тося, соседка, которая и навела меня через свою дочь, помрежа народного театра в Муроме, на тот продающийся заброшенный дом.
(Мои подруги из московского Дома актера, из отдела народных театров, позвонили в муромский театрик, и им дали телефон хозяев продажного дома).
А мне дрова были cамой нужны, я же мыла Наташку в тазу горячей водой, каждый вечер! И я ответила Тосе, что у меня есть топор. И стала перетаскивать березовые дрова в подпол. Сама стала как береза, вся в трухе. И ночами ждала грузовик с Валькой.
Но эта любовница лесника разбирала у себя сарай, и ей угораздило бревном по спине.
Думаю, Окся меня защитила.
Деревня старушечья все поняла и стала меня бояться.
А когда мы с Наташкой уехали в Москву (моя родственница совершила попытку самоубийства, ее надо было выручать, чтоб она не попала в психушку, и моя дорогая подруга, завотделением 23-ей больницы, Ольга Петровна, взяла ее к себе) - пока мы с Наташкой ездили, нашу зрелую сливу обчистили. И я, увидев все это, встала в своем огороде лицом к огороду соседки Тоси и сказала оч громко: «Ох, и отольются кому-то слезами мои сливы!».
И через время деревня повалила ко мне со сливами.
Ох, и отольются Путину и его генералам слезы матерей, русских и украинских! И мои слезы. Святая Окся, помогай.
Ее молитву пишу выше.
© Людмила Петрушевская
Молитва Окси
(см предыдущий текст о ней)
Воззвав к тебе, Господи,
Воспев и воспевающе
Сохрани меня Господи
От вора и от разбойника
Не дай ему, Господи,
Войти в жилище мое
Когда он придет
К жилищу моему
Пошли на него, Господи,
Страх
Темную тучу
И страфела птицу
Сомкни ему, Господи,
Ясные очи
Огради его, Господи,
Камнями большими,
Стенами высокими,
Горами, лесами густыми,
Озерами
Нашли на него, Господи,
Блуд, страх, слепоту
Чтобы не мог он войти
В жилище мое
Аминь
Петрушевская Людмила Стефановна Писатель